Повесть для детей и подростков Манюня
ГЛАВА 26. Манюня едет в Адлер, часть вторая из трех, или Салют над курортным городом
Мама крепко пожалела, что проболталась нам про поездку на море.
— Кто меня за язык тянул, — причитала она каждый раз, когда мы приходили к ней с очередной идеей, что еще нам жизненно необходимо взять с собой в Адлер.
Каринка отказывалась лететь на море без нового зимнего пальто.
— Отдыхать без пальто я не собираюсь! — упиралась она.
Новое пальто Каринки было предметом всеобщей зависти. Особенно не давали нам покоя простеганная затейливым узором атласная подкладка, серебристые круглые пуговицы и отороченный мехом капюшон. Пальто прислала мамина троюродная сестра тетя Варя. Она заметила его в универмаге, в груде зимней одежды, которую вот-вот собирались унести на склад.
— Кому-нибудь из Надиных девочек должно подойти, — рассудила тетя Варя и вцепилась в пальто мертвой хваткой. Но за секунду до нее в пальто вцепилась другая тетенька.
— Я первая заметила, — завизжала та на весь универмаг, — и не хватайте меня за руки, у меня маникюр!
— А у моей сестры четыре дочери, — перекричала ее тетя Варя и вырвала пальто. Вместе с маникюром тетеньки.
«Надюша, милая, — писала она в сопроводительном письме, — надеюсь, кому-нибудь из девочек обязательно подойдет этот воистину трофей».
Воистину трофей, к нашему горю, подошел Каринке. Она тут же его надела и ходила так по дому до позднего вечера. Никакие увещевания и уговоры его снять не возымели на Каринку ни малейшего действия.
— Мне не жарко, мне даже холодно, — приговаривала она.
Мы с Манькой ходили следом и тыкали пальцами в меховой капюшон.
— Мягонький! — захлебывались мы от восторга.
— Отстаньте, — ругалась Каринка, — вы мне пальто испортите!
— Просто потрогать, — ныли мы.
— Пять копеек стоит один раз потрогать, — рявкнула сестра,
— Ого, далеко пойдешь, — засмеялся папа.
— Ну, Америка же далеко, — не дрогнула Каринка.
Перед сном она с большим скандалом сняла с себя пальто, положила его в постель, накрыла одеялом и легла рядом так, чтобы заслонить его от нас спиной. Стерегла долго, пока мы с Манькой не заснули.
— Фух, ну наконец-то, — с облегчением подумала Каринка и провалилась в сон. О шестилетней Гаянэ она почему-то не подумала. А подрастающее поколение, скажу я вам, ничем не уступало таким корифеям разрушительного дела, как мы, и только до поры до времени прикидывалось овечкой.
Гаянэ тихо лежала в постели и ждала, когда заснет Каринка. Как только стены нашей квартиры задрожали от храпа сестры, Гаянэ подтянула к себе пальто, надела его и застегнулась на все пуговицы. Пальто вкусно пахло нафталином, которым его щедро сдобрила тетя Варя, когда собирала в путь-дорогу из Норильска в Берд. Гаянэ натянула на голову капюшон, спрятала руки в карманы и полежала какое-то время в постели, любуясь, как под тусклым лунным светом переливаются серебристые пуговицы. Потом она тихонько сползла с кровати, взяла с полочки ножницы, аккуратно срезала одну пуговицу и проглотила ее. Посчитала пуговицы. Остались четыре штуки. Подумала, срезала еще одну. Попыталась засунуть ее сначала в ноздрю, потом в ухо. Но потерпела неудачу, потому что пуговица оказалась достаточно большой. Тогда Гаянэ, ничтоже сумняшеся, проглотила и ее.
«Остались три штуки, одна Наринке, одна Каринке и одна Маньке», — решила она и, довольная собой, легла спать.
Наступившее утро стало недобрым для всей нашей семьи. Ибо вопль, который, издала Каринка, не обнаружив пальто, силой децибелов мог сравниться только с ревом взлетающей баллистической ракеты.
Она вытряхнула мирно посапывающую Гаянэ из пальто, влезла в него и… недосчиталась двух пуговиц. Гаянэ не стала дожидаться мучительной смерти и припустила в родительскую спальню.
— Спасите меня, — кинулась она ласточкой между мамой и папой и зарылась под одеяло.
На дальнейшие расспросы, куда подевались пуговицы, Гаянэ молчала как партизан. И только к обеду призналась маме, что проглотила их.
— Я подумала, что это конфеты, — расплакалась она.
— А если бы ты подавилась? Пуговицы-то вон какие большие, — всплеснула руками мама.
Пришлось Гаянэ два дня ходить по-большому в детский горшок Сонечки.
— Есть чего? — спрашивали мы ее каждый раз, когда она выходила из туалета.
— Неть, — расстраивалась Гаянэ.
И только на третий день пуговицы, наконец, вылезли.
И только на третий день пуговицы, наконец, вылезли.
— Фу, какая гадость, — ругалась Каринка, пока мама пришивала их на место.
— Никакой гадости, — успокаивала ее мама, — я их хорошенечко помыла, так что не переживай.
С тех пор, наученная горьким опытом, Каринка отказывалась оставлять без присмотра свое пальто.
— Оно там будет в безопасности, — убеждала она маму.
— Наоборот, оно дома будет в безопасности, мало ли что может взбрести вам в голову на море?
— А если его украдут? — беспокоилась Каринка.
— Не украдут, не волнуйся.
— Ладно, — скрепя сердце согласилась сестра.
Потом Гаянэ решила, что без своего велосипеда никуда не поедет.
— Мам, — обрадовала она маму, — без лясипеда я никуда не поеду!!!
— С велосипедом тебя не пустят на борт самолета.
— Это почему не пустят, — вмешалась Каринка, — его вообще необязательно брать в салон, можно привязать велосипед к ноге самолета, и он долетит с нами до Адлера!
— Вот! — обрадовалась Гаянэ. — Без лясипеда не поеду!
— Где ты у самолета ногу видела? — полюбопытствовала я.
— Там же, где и у тебя, — огрызнулась она.
— Ума палата, — постучала я себя по лбу.
— От умыпалаты слышу, — полезла в драку сестра.
— Подеретесь — никуда не поедете, — предупредила мама.
Мы нехотя разошлись по разным углам комнаты.
— Без лясипеда не поеду, — напомнила Гаянэ.
— Кто, ну кто меня за язык тянул, — схватилась за голову мама.
Ереванский аэропорт встретил нас толкотней и изнуряющей духотой. Ба путешествовать категорически не любила, поэтому пребывала в недобром расположении духа.
Сначала она поругалась со всеми в очереди на регистрацию (что вы по мне вдоль и поперек ходите, ищите другие маршруты для променада), потом она поругалась с уборщицей в зале ожидания (в туалете вонь и грязища, а ты тут тряпкой елозишь по полу). Потом мы толпились под палящим июньским солнцем возле трапа самолета, а нас все не пускали внутрь, и Ба поругалась сначала с бортпроводником (на одну ногу наступлю, за другую потяну и разорву пополам, щенок), потом поцапалась со стюардессой (глаза аж до висков подвела, а детей в самолет не пускаешь). Под ее натиском детей впустили в самолет, и мы стояли наверху, махали родителям рукой, а Гаянэ обливалась горючими слезами и говорила: «Щас мы улетим, а мама останется валяпальту».
Потом мы полетели на самолете, и стюардесса с подведенными глазами разносила на подносе мятные леденцы в желтой обертке с голубеньким самолетом на боку. Всем она дала по одной конфетке, а нам, покосившись на Ба, — по три. Ба мигом растаяла лицом и даже позволила себе некое подобие одобрительной улыбки. А мы весь полет забавлялись тем, что ели конфеты, а потом нас рвало в целлофановые пакеты, которые в большом количестве принесла стюардесса.
— Ну зачем вы их едите, — ругалась Ба.
— Нас и так рвет, с конфетами хотя бы вкуснее, — стонали мы.
— Если смыть с тебя всю косметику, глядишь, под ней и обнаружится миловидное личико, — поблагодарила Ба на прощание стюардессу, когда покидала салон самолета.
— Простите? — не поняла стюардесса.
— Прощаю, — отрезала Ба.
Адлер нам очень понравился. Пока мы ехали из аэропорта, и Ба ругалась с водителем такси, что он плохо водит (тормоза-то помнишь где находятся или рукой показать?) и много денег берет за проезд (я смотрю, счетчик тикает очень резво, небось подкрутил там какую гаечку), мы вертели головами и любовались городом.
— Ух ты, как много людей, — вздыхала Манька, — в стотыщ раз больше, чем в Берде.
— В стотыщмильонов раз, — важно говорила Каринка.
— В стотыщмиллиардов, — не уступала я.
— А мы лясипед не взяли, — вспомнила Гаянэ и горько расплакалась.
Дом, в котором мы сняли две комнаты, принадлежал грузинской родне моей преподавательницы по игре на фортепиано Инессы Павловны.
— Гоги — мой двоюродный брат. Очень честный и порядочный человек, а жена его вообще прелесть, — уверяла нас Инесса Павловна, — так что не волнуйтесь, вам у них будет очень комфортно.
Гоги оказался мужчиной гигантского роста и могучего телосложения. На лице у него красовались лихо подкрученные кверху пышные усы, от глаз к вискам разбегались тоненькие лучики морщин.
— Гамар джоба, — пожал он мужчинам руки, — как доехали?
— Лучше бы не ехали, так доехали, — любезно отозвалась Ба и прошла сквозь опешившего хозяина в дом. — Где тут наши комнаты?
— Теща? — скорбным шепотом спросил папу Гоги.
— Нет, — замотал головой папа и кивнул в сторону дяди Миши, — это его мама.
— Пойдем, покажу ваши комнаты. — Гоги отобрал у дяди Миши чемодан, взял его под локоток и повел в дом.
Все две недели он относился к дяде Мише как к тяжело больному человеку — всячески за ним ухаживал, подсовывал самые вкусные куски еды, норовил открыть перед ним дверь и называл за глаза «этот несчастный человек».
Комнат было две, одна большая, другая поменьше. В большой стояли три кровати, раскладной диван и большой шкаф, а в маленькой две кровати, трюмо и кушетка. После недолгого совещания взрослые решили, что Ба с мамой и Сонечкой будут спать в маленькой комнате, а остальные девочки с папами — в большой.
Мы разложили наши вещи в шкафу, а потом жена Гоги Натэла накормила нас запеченной рыбой и напоила домашним лимонадом.
— Ах, вкусно-то как, — причмокивали мы, отпивая из стаканов кисло-сладкий лимонад, — никогда в жизни ничего вкуснее не пили!
Натэла заливисто смеялась, откинув голову, и подливала нам лимонад. Ее рыжие вьющиеся волосы отливали множеством золотых искорок под лучами заходящего солнца.
— Какая вы красивая, — залюбовалась Маня, — и веснушчатая!
— Это я летом такая веснушчатая, — сказала тетя Натэла, — а зимой превращаюсь в бледную моль.
— Небось врете, — не поверила Манька.
— Мария, — одернула ее Ба, — уши откручу! Разве можно так со взрослыми разговаривать?
— Я тебе потом свои зимние фотографии покажу, и ты увидишь, что я не вру, — пообещала Мане тетя Натэла.
Потом Гоги показывал цам баню, которую «уот этими уот руками сколотил», а мама осталась помогать Натэле убирать со стола.
— Очень хочу научиться делать правильный грузинский лобио, — сказала она.
Натэла тут же достала из шкафчика мешочек с фасолью и отсыпала часть в неглубокую миску.
— Завтра и приготовим.
— Замачивать не будем? — спросила мама.
Натела открыла рот, но так и не успела ответить.
— Баб, — раздался сзади голос Гаянэ, — босбодри, что я зделала.
Женщины обернулись и потеряли дар речи.
— Вайме, — первой пришла в себя Натэла, — деточка, что это у тебя с лицом?
— Горе мое, — всплеснула руками мама, — ты снова что-то засунула себе в нос?
— Гонфеды, — отрапортовала Гаянэ, — дбе штуги.
— Покажи!
Гаянэ откинула голову, и Натэла чуть не грохнулась в обморок — в каждую свою ноздрю сестра засунула по здоровенной фасолине.
Так как фасолины она затолкала чуть ли не до самых до извилин, то вытаскивали их долго. Сначала мама надавливала на них сверху, чтобы они чуточку сместились вниз, а Гаянэ отбивалась и орала: «Дидада, мне и дак ходошо». Потом мама пыталась подцепить их ногтем и Гаянэ уже не отбивалась, потому что на ее крик примчалась Ба и пригрозила, что если она будет капризничать, то Ба саморучно извлечет фасолины. Гаечка смотрела на Ба громадными золотистыми глазами и тихонечко поскуливала:
— Тодько не Ба!
— Бедный ребенок, — сокрушалась Натэла и спешно убирала в квартире все, что может пролезть в ноздри Гаянэ.
— Дети, — спрашивала она, — а лото убирать?
— Убирать, — говорили мы, — и нарды тоже спрячьте, а то она однажды игральные кости себе в нос запихала, пришлось ехать к врачу.
— И нос вроде у ребенка совсем маленький, — удивлялась Натэла.
— Зато ноздри растягиваются будь здоров. Натренировала, — объясняли мы.
А потом на город надвинулась густая южная ночь, и небо обсыпало большими гроздьями ярких звезд.
— Надо же, в Адлере такие же звезды, как у нас, — удивлялись мы, — вон Большая Медведица, а вон Маленькая.
— Ну конечно, а вы думали, что мы в другой галактике живем? — смеялась Натэла.
Потом нас отправили спать, и мы долго не могли уснуть, возбужденные перелетом и новыми впечатлениями, и слышали сквозь полудрему, как папа с Гоги играют в нарды.
— Сейчас я тебе мастер-класс покажу, — сказал папа.
— Яйцо курицу учит, — хмыкнул Гоги.
— Вы тут посоревнуйтесь, а потом я разгромлю победителя, — подсел к ним дядя Миша.
— А я потом тебя разгромлю, — сказала Ба, и все расхохотались. Кроме Гоги. Гоги не знал, что Ба играет в нарды с детства, и редкому счастливчику удается ее обыграть.
— Натэла, — встрепенулся он, — принеси Мише мой синий жакет, а то вдруг ему холодно.
— Мне не холодно, — успокоил его дядя Миша.
— Ничего, пусть рядом полежит, — не дрогнул Гоги и кинул кости: — Готовься к проигрышу, Юрик. Ду-ек[7].
— Шикарный старт, — захохотал папа.
Мы лежали с закрытнлми глазами и прислушивались к звукам, которые лились в распахнутые окна спальни. Где-то совсем близко шумело море, ночь накрыла город темным звездным куполом, мама с Натэлой в два голоса пели «А напоследок я скажу»…
— Скажешь — не скажешь, все равно победа будет моей, — комментировал их пение Гоги.
— Хорошо-то как, — шепнула Манька.
— Угум, — промычали мы в полудреме.
Впереди были две недели замечательного, полного удивительных приключений отдыха.
* * *
Наутро, сразу после завтрака, мы отправились на пляж. Идти было недалеко, минут двадцать неспешным шагом. Огромное, густое, безбрежное Черное море разом обрушило на нас все свое великолепие.
— Ух ты, — задохнулись мы, — красота-то какая.
— Смотрите, народу как много, и все почти голые, — радовалась Каринка.
— Пахалеоод, самалеооот, деревоооо, пысоооок, много-много водыыы, — степным акыном перечисляла увиденное Гаянэ.
Мы расстелили пляжные полотенца, быстренько скинули наши платьица и остались в купальниках. Каринка в красном, я в голубеньком, а Маня в желтеньком, раздельном. Мы с Каринкой по очереди заглянули ей в лифчик.
— У тебя там ничего нет, — разочарованно протянули мы.
— Это на вырост, — важно сказала Манька и поправила лифчик, — в следующий раз я приеду на море уже с титьками.
— Где ты таких слов набралась, — рассердилась Ба, — надо говорить не титьки, а грудь.
— Ну, значит, с грудями приеду.
— Горе луковое, — вздохнула Ба и стянула через голову платье в мелкий цветочек.
— Хихихи, — захихикали мы.
На Ба был большой закрытый синий купальник в малиновые разводы. Грудь у Ба заканчивалась ровно там, где начинался живот, а живот плавно перетекал в бедра.
— Ба, я и не знала, что ты такая толстенькая, — прыснула я.
— Наринэ! — рассердилась мама.
Но я смеялась и не могла остановиться.
— Ничего смешного, — отрезала Ба и надела на голову соломенную шляпу.
— Ба, ты на Страшилу Мудрого похожа, — не вытерпела Маня.
— Ты с ума сошла, Мария? — разозлилась Ба.
— Ладно, на Гудвина, — не сдавалась моя подруга.
Дядя Миша хотел сделать дочери замечание, но глянул на Ба, прыснул и спрятал лицо в ладони.
— Манюня, — решила вмешаться мама, — нельзя так с бабушкой разговаривать!
— А чего я такого сказала? — обиделась Манька. — Была бы она худая и костлявая, я бы сказала, что она на Железного Дровосека похожа.
— Хыхыхыыы, — покатился со смеху дядя Миша.
— Пригрела на груди клубок змей, — сердито пробубнила Ба, вытащила из сумки тюбик крема «Балет» и толстым слоем намазала себе нос.
— Главное, не сгореть, чтобы шнобелем не семафорить, — сказала назидательно. — Нарка, иди, и тебе нос смажу, — подозвала она меня.
— Почему как только шнобель, так все сразу Нарку вспоминают, — обиделась я, — не надо мне вашего крема!
Потом наши папы в два счета надули плавательные круги.
— Надя, я сегодня научу тебя плавать, — обрадовал папа маму.
— Не надо, — испугалась мама, — мне и так хорошо, и вообще, на кого я маленькую Сонечку оставлю?
— Я за ней пригляжу, — сказала Ба, — ты можешь спокойно поплавать. Если что, я тебя позову.
— Тут шумно, я могу не услышать вас, — упиралась мама.
— Надя, если я захочу, то меня и в Варне услышат, так что не волнуйся, — успокоила ее Ба.
— Юра, ты же знаешь, я воды боюсь, — взмолилась мама.
— Будем страх лечить, — потянул ее за руку папа.
— Завтра, ладно? — попросила мама. — Дай мне сегодня просто к морю привыкнуть.
— Ладно, — смилостивился папа.
— Вы пойдите поплавайте, а я вещи постерегу, — выдохнула с облегчением она.
— А я буду красивые камушки собирать, — сказала Гаянэ.
— Смотри у меня, — выпучилась Ба, — если хоть один камушек в нос засунешь, то вытаскивать его буду я. Тебе ясно?
— Ясно, — сказала Гаянэ.
— Умная девочка, — похвалила ее Ба, — ну что, пойдем плавать?
— Пойдеоооом! — заорали мы.
И мы побежали к морю. Маня бежала впереди всех, двумя руками придерживая на талии надувной круг и смешно двигая лопатками.
Дядя Миша подхватил ее под мышки и с разбега кинул в море.
— Иииииииииии, — завизжала Манька.
Потом папа таким же образом отправил в воду меня, а Каринку они с дядей Мишей раскачали за руки и ноги и швырнула дальше всех.
— Аааааааааа! — орала в восторге Каринка.
— Роза? — Обернулся к Ба папа.
— Нет уж, молодые люди, я как-нибудь сама, — сказала Ба и села прямо у кромки воды.
— Плавайте недалеко, чтобы я вас видела, — крикнула она.
Дядя Миша с папой пустились наперегонки и скоро оказались у буйков.
— Как два дельфина, — загордилась Манька.
— А мы как кто?
— А мы как три девицы у окна, — сказала Манька, — смотрите, как я умею делать — и она навалилась на круг, легла пузом на воду и задрала ноги. — Я похожа на русалку?
Мы с Каринкой повторили ее маневр.
— Теперь мы три русалки у окна, — обрадовалась я. Потом Каринке стало скучно бултыхаться в воде, и она выдернула затычку сначала из моего, потом из Маниного круга.
В отместку мы выдернули затычку из ее круга и навалились на нее всем телом. Пока барахтались в воде, круги унесло волной. Хорошо, что рядом плавало много сердобольных дядечек и тетенек, они нам вернули круги и наказали больше не шалить.
— Куда ваши родители смотрят? — возмутилась тетенька в малиновой панаме.
— Они смотрят в другую сторону, потому что им стыдно, что мы их дети, — не растерялась Манька.
— Вот из-за таких безответственных взрослых и растет в мире количество преступников, — неосторожно сказала тетенька.
— Это кого ты преступниками обзываешь? — надвинулась на нее Ба. — Вроде на вид нормальная женщина, а туда же!
— Куда это туда? — растерялась тетенька.
— Да известно куда. Девочки, отплывайте подальше, мало ли чем можно от нее заразиться!
— П-позвольте, — пролепетала тетенька в малиновой панаме.
— Не позволю! — Ба сдвинула шляпу на затылок и стерла с носа толстый слой крема.
«Бить будут», — подумала тетенька и быстро-быстро отплыла в сторону.
— Николаи боз! — прогрохотала ей вслед Ба, сделала в воде два приседания и вышла обратно на берег.
— Ба-а, — взяла ее за руку Гаянэ, — водь, я габушгов нашда даздых.
— Деточка, ну ты сама напросилась, — выдохнула Ба и наградила Гаянэ своим фирменным подзатыльником.
— И камушки сами из носа посыпались, — рассказывала потом Гаянэ.
— Хэх, Гагасичка, — хмыкнул дядя Миша, — это еще что! У меня иногда целые звездные системы выскакивали из глаз от подзатыльников Ба. Хотя я никогда в жизни себе в нос ничего не засовывал.
— Бедненький, — пожалела его Гаянэ, — я, когда в следующий раз буду камушки себе в нос засовывать, и вам принесу.
Ба зашла в комнату в ту минуту, когда дядя Миша, заговорщицки подмигнув Гаянэ, говорил:
— И мы тогда вдвоем набьем наши носы и уши камушками до отказа, да?
Через секунду закатное небо озарил победный салют искр, вылетевший из Дядимишиных глаз, а следом все жители и гости славного города Адлера узнали все, что Ба думает о шлимазлах в целом, и о своем сыне в частности.
