Повесть для детей и подростков Манюня
ГЛАВА 24. Манюня узнает, откуда берутся дети, или Как Ба чуть не сделала сиротиночкой Ритку из тридцать пятой
Каждая маленькая девочка мечтает о «принцессином платье».
Почему у вас такие удивленные лица? Вы не знаете, что такое «принцессино платье»? Значит, вы никогда не были маленькой девочкой! И не мечтали о пышных платьях, в которых щеголяли принцессы.
К таким платьям обязательно прилагались тонкие украшения и изящные туфельки на невысоком каблучке. И вся эта красота немилосердно переливалась на солнце множеством серебристых, ну или золотистых искр. И шлейф у платья был длинный-предлинный, пенно-кружевной, и несли его какие-нибудь ангельской внешности дети.
А теперь представьте себе такую картину. Идете вы, например, в музыкалку, на занятие по фортепиано, размахиваете убого-картонной папкой, перевязанной скучными серыми ленточками. На папке — грубым тиснением — скрипичный ключ. Внутри — этюды Черни, сонаты Гайдна и ненавистные гаммы. Зато на вас — переливающееся утренней зарей платье. До пят. И длинный-предлинный шлейф. Такой длинный, что вы уже завернули за угол на Абовяна, а он тянется за вами вдоль Маркса, через мост, вверх по щербатым ступенькам городского дома культуры, и наискосок, по большому двору, через дыру в заборе — на улицу Ленина, где вы живете. И шествуют по улице Ленина два ангельской внешности малыша, несут этот длинный, переливающийся шлейф, а он им указывает дорогу. Скажите, красота?
А дома вас дожидаются книжки, все в нарядных обложках, как в серии «Библиотека мировой литературы для детей», — голубенькие, желтые, красные и салатово-зеленые. Произведений в них намного больше, чем написали авторы. По сто романов Марка Твена, Жюля Верна, Эно Рауда, Астрид Линдгрен… Много-много прекрасных, нечитаных книг.
Конечно, не все маленькие девочки мечтали о таком количестве книг, и не все они жили на улице Ленина. Но я даже не сомневаюсь, что ни одна из этих девочек не отказалась бы от платья с длинным шлейфом и изящных туфелек на небольшом каблучке.
Этот комплект мечты у нас назывался «принцессино платье». Разбуди любую из моих сестер глубокой ночью, и на вопрос: «Чего тебе хочется больше всего на свете?» — она бы ответила: «Принцессиного платья».
Все, кроме Каринки. Каринка, в отличие от остальных девочек, мечтала о мотоцикле, чтобы он громко делал «дрыннн-дрыннн-дрыннн», и о ружье как у Гойко Митича из фильма «Чингачгук — Большой Змей».
Мы, конечно, подозревали, что Каринка вообще неправильная девочка, но боялись об этом говорить вслух.
— Нарин, а Каринка самашедшая, да? — воровато озираясь по сторонам, спрашивала Гаянэ.
— Ш-ш-ш, — пугалась я, — что ты такое говоришь, Гагасичка?
— Ну, или ненормальная, — не сдавалась сестра.
Если остальные девочки после передачи «В гостях у сказки» принимались рисовать принцесс, чтобы отправить на совсем непонятный адрес: гмосква Шаболовка 37, тете Вале («Мам, а что такое Шаболовка?» — «Название улицы». — «Это понятно, что название улицы, но слово «Шаболовка» что означает? И что такое гмосква?»), то Каринка находила для себя занятие поинтереснее. Она внимательно изучала анатомический атлас человека, а потом ходила за нами по пятам, пребольно тыкала под ребра и говорила — вот тут у вас находится печень, ясно?
— Врачом будет, — радовалась мама.
— Или убийцей, — хмыкал папа.
— Юра, как можно такое о своей дочери говорить? — стучала мама по дереву.
— О дочери нельзя. А вот насчет Каринки я не совсем уверен. Может, и можно.
Поэтому если на дни рождения остальным девочкам перепадали платья и куклы, то Каринке дарили брючные костюмы из пуленепробиваемой ткани или игрушечные танки и грузовики. Сестра в два счета разбирала игрушки на мелкие винтики и, довольная собой, уходила на улицу — терроризировать мальчиков.
— Замуж ее надо во Владивосток выдавать, — качала головой Ба, — а то в наших широтах ни одна свекровь не согласится на такую невестку.
Однажды, ранним августовским утром, в нашей квартире раздался звонок. Я в это время чистила зубы, поэтому побежала к телефону с зубной щеткой во рту. Нужно было как можно скорее снять трубку, чтобы звонок не разбудил маленькую Сонечку.
— Ойе!
— Чего это ойе? — опешила Манька.
— Поои! — Я кинулась в ванную, прополоскала рот и вернулась обратно. — Это я зубы чистила.
— А что такое «поои»? — не унималась Манька.
— Подожди, неужели непонятно?
— Мария, ты поздоровалась? — прогрохотала Ба. Я инстинктивно втянула голову в плечи. То, что Ба находилась в двух кварталах от меня, ничего не означало. Громовые раскаты ее голоса ввергали в ступор любого ребенка в любом конце земного шара.
— Ой, Нарка, извини, — прошептала Манька и, прочистив горло, важно выговорила: — Здравствуйте!
— Здравствуйте, незнакомая Маня.
— Хихихиииии, — захихикала Манька, — скажешь тоже — незнакомая.
— Чего звонишь в такую рань?
— Нарка. У меня новость. Дочь Шаапуни выходит замуж. Ну ты помнишь, да?
Я, коцечно, помнила. Дочь Шаапуни, Агнесса, была самой красивой девушкой нашего городка. Когда она шла по улице, то все оборачивались ей вслед. Еще бы, если у тебя густые смоляные волосы, изогнутые в полуулыбке губы и серые глаза, то редкий мужчина может пройти мимо не обернувшись. Агнесса недавно выучилась на педиатра и вернулась домой уже помолвленной девушкой.
Свадьбы в нашем городе традиционно игрались осенью, но жених Агнессы учился в Москве, и к началу сентября ему нужно было возвращаться в столицу. Поэтому торжество назначили на август. Иначе Агнессу без свидетельства из загса не поселят в общежитии с мужем.
— Нарк, а знаешь чего? — продолжила Манька. — Сегодня у Агнессы последняя примерка свадебного платья. Придет портниха и на ней будет подгонять этот, как его, ну… опять забыла… скелет, во!
— Какой скелет? — испугалась я.
— Корсет! — прогрохотала Ба. — Корсет, горе мое!
— То есть корсет, — быстренько исправилась Манька.
— А-а, — кивнула я, — ух ты, как здорово.
— Ну?
— Чего ну?
— А чего не спрашиваешь, что такое корсет?
— — Да я лучше у мамы спрошу, а то Ба сейчас снова будет ругаться, — струсила я.
— Ничего она не будет ругаться, она уже вчера меня отругала за то, что я этого не знаю. Ну и с утра еще добавила. Так что запомнила я на всю жизнь. Корсет — это такая штука, которая будет крепко обтягивать талию и грудь Агнессы. Правильно я говорю, Ба? — заюлила хвостом Манька.
— Правильно!
— И чего? — поторопила я Манюню, потому что папа, грозно выпучившись, тыкал пальцем в свои часы, а потом в телефон. Ясно было, что ему куда-то надо срочно звонить.
— А того! Агнесса сказала, что я могу прийти на примерку. А я за тебя и Каринку попросила. Так что мы втроем идем на примерку Агнессиного платья!!!
— Когда? — подскочила я.
— К одиннадцати утра.
— Ура! — запрыгала я. — Манька, ты настоящий друг!
— А то я не знаю, — важно сказала Манька и отключилась.
— Ну наконец-то, — вырвал у меня трубку папа, — вроде еще маленькая, а уже так долго разговариваешь по телефону!
Я побежала на кухню, делиться радостной новостью с мамой и сестрой.
— Это замечательно, только сначала нужно позавтракать, — сказала мама.
— Мам, я не буду смотреть на голую Агнессу, я отвернусь, когда она будет переодеваться, — зачастила я, быстро-быстро намазывая на хлеб масло.
— Ну и дура, — покрутила пальцем у виска Каринка, — когда ты еще Агнессу голой увидишь?
Но мама сказала, что если Каринка будет смотреть на голую Агнессу, то она не отпустит ее на примерку.
— Ладно, не буду, — надулась сестра.
Перед выходом мама вручила нам коробку шоколадных конфет.
— Это Агнессе. Ведите себя хорошо, ладно? И сразу после примерки уходите, а то в доме полным ходом идет подготовка к свадьбе, людям не до вас.
— Хорошо, — кивнули мы.
Во дворе мы встретились с Маринкой из тридать восьмой квартиры. Маринка стояла над большой дождевой лужей и изучала в ней свое отражение.
— Если вот так вот покачаться, — повела она пузом вперед и назад, — то можно увидеть, какого цвета на мне трусы.
Но тут она заметила коробку конфет у меня в руках.
— Это Агнессе, — предостерегла я ее от дальнейших активных действий.
— А зачем?
— Она пригласила нас на примерку своего свадебного платья!
— Да ну! — У Маринки заблестели глаза. — А можно и мне с вами?
— Неудобно как-то. Тебя же не приглашали, — замялись мы.
— Ну возьмите меня с собой, — заканючила Маринка, — это нечестно, вы трое пойдете, а я не пойду. Я ведь вам никогда в просьбе не отказываю. И конфету чешскую давала полизать, и гудрон с вами жевала.
— Ш-ш-ш-ш, — зашипели мы, — чего ты про гудрон орешь?
— Я шепотом ору!
Про историю с гудроном мы старались не распространяться. Потому что было за что. Недели три назад на нашей улице меняли трубы. И рабочие, которые потом укладывали асфальт, привезли с собой какую-то большую, размером с бочонок, цилиндрической формы черную штуковину.
— А что это такое? — Наматывали мы круги вокруг рабочих.
— Это специальная черная смола, она как резина, ну или как жвачка. Ее используют при дорожных работах, — снисходительно объясняли они нам.
При слове «жвачка» у нас загорелись глаза. Как только все ушли на обеденный перерыв, мы прокрались за ограждение и оторвали большой кусок гудрона. И потом до поздней ночи жевали его. Гудрон пах бензином и оставлял во рту неприятный привкус.
— Если закрыть глаза, то можно представить, что это жвачка, — приговаривала Манька.
— Главное, чтобы мы потом не отравились, — беспокоилась я.
— А я знаю, чего с нами будет, — вдруг сказала Каринка.
— Чего?
— Мы станем неграми. Смола-то черная. Вот проснемся с утра и будем черные с ног до головы. И волосы буду кучерявые. Как у Африка Саймона с пластинки. Ну, который поет «афанафанфана шаралала».
Я не буду рассказывать вам в подробностях, как мы пережили ту ужасную ночь. Каждая из нас по восемь раз вскакивала с постели и при лунном свете проверяла цвет своей кожи. Пугало даже не то, что мы станем черными, а то, что придется рассказывать родителям про гудрон. К счастью, с утра мы проснулись такими же, какими были вчера. «Повезло», — решили и от греха подальше никогда больше не жевали гудрон.
Мы с Каринкой переглянулись. Маринка, в общем-то, была права. Она мировая девочка и ни разу не подводила нас.
— Ладно, пойдем, — кивнули мы.
— А я вам по дороге расскажу про своего брата, — радостно запрыгала вокруг нас Маринка.
— Чего он еще отчебучил? — подскочили мы. Тринадцатилетний брат Маринки был «тот еще фрукт» и периодически выкидывал непонятные нашему девчачьему уму фортели.
— Он стащил у мамы запретную книгу и прочел ее от корки до корки, — округлила глаза Маринка.
— Какую такую запретную книгу?
— Какую-то бакачу. Там что-то страшное и не для детского чтения, — объяснила Маринка, — а Сурик эту книгу украдкой читал. И прятал у себя под матрасом. А мама полезла менять белье и нашла бакачу. И папа выдрал Сурику уши и сказал, что он балбес и об этом ему еще рано читать. А Сурик сказал: можно подумать, что там такого, а папа назвал его олухом царя небесного. А потом еще маму отругал за то, что она книги такие покупает. Вот.
— Надо же, — покачали мы головами, — какой непослушный мальчик!
— И еще мне Рита из тридцать пятой рассказала секрет, и я который день страдаю, — пригорюнилась Маринка.
— Секреты выдавать нельзя, — расстроились мы.
— Да я знаю, вот и страдаю.
Так мы дошли до дома Шаапуни. Манька ждала нас у ворот.
— А чего это вас так много? — испугалась она.
— Маринку мы по дороге встретили.
— Наверное, не пустят на примерку, — вздохнула Манька.
— Если не пустят, то я уйду, — заплакала Маринка, — я и так несколько дней страдаю, могу и из-за этого пострадать.
— А чего это ты страдаешь? — удивилась Манюня.
— Ей Рита из тридцать пятой доверила страшный секрет, — рассказали мы.
— Наверное, не пустят на примерку, — вздохнула Манька.
— Если не пустят, то я уйду, — заплакала Маринка, — я и так несколько дней страдаю, могу и из-за этого пострадать.
— А чего это ты страдаешь? — удивилась Манюня.
— Ей Рита из тридцать пятой доверила страшный секрет, — рассказали мы.
— Ой-ой, чужие секреты выдавать нельзя, — покачала головой Манька.
— Нельзя-нельзя, — вторили мы ей.
— Вот я и страдаю, — пуще прежнего разрыдалась Маринка.
Мы в растерянности топтались рядом. Каждую из нас подмывало спросить, что же такого страшного доверила ей Рита, но мы помнили, что секреты выдавать нельзя. Поэтому молча страдали вместе с Маринкой.
— Ладно, пойдем с нами, — вздохнула Манька, вытащила из кармана платок и протянула Маринке, — утри слезы.
— Спасибо тебе большое, — вздохнула Маринка, трубно высморкалась в платок, а потом протерла им лицо.
Агнесса, конечно, не возражала против присутствия Маринки. Она была очень радостная, постоянно смеялась и светилась счастьем. Приведи мы с собой еще с десяток девочек, Агнесса бы, наверное, и слова не сказала.
— А почему ты заплаканная? — спросила она Маринку.
— Страдает, — объяснили мы хором.
— Сейчас мы ее утешим, — сказала Агнесса и повела нас к себе в комнату. Там она усадила нас на диван и открыла коробку конфет, которую мы с собой принесли.
— Угощайтесь, сейчас вам еще лимонаду принесу.
— Вот повезло, — переглянулись мы и взяли каждая по конфете. Маринка взяла две, но мы на нее грозно цыкнули, и она виновато положила одну обратно.
— Это я от переживаний, — пробубнила она.
Потом пришла портниха, принесла платье Агнессы, и мы, затаив дыхание, ждали, пока она его достанет из большого пакета.
— Красота-то какаааая, — выдохнули мы, когда портниха развернула свадебный наряд. Это было платье нашей мечты. Белое, легкое, с вышитым бисером корсетом, прозрачными рукавами-бабочками и пышной, словно пенной, юбкой. Когда Агнесса его надела, мы разинули рты. Такой красивой мы ее еще никогда не видели.
— Доченька моя, — заплакала мама Агнессы, тетя Нина, — какая ты у меня красивая!
— И такая счастливая, — завертелась в платье Агнесса. Она встала на цыпочки и стала кружиться вокруг себя. Мы любовались ее изящными ножками и впервые в жизни стали смутно понимать, сколько силы таится в хрупкой женской красоте.
— А-а-а-а-а-ааааа, — вдруг разрыдалась Маринка, — не хочууууууу!!!!!!!
— Чего не хочешь? — всполошились все. — Ну что такое с тобой происходит?
Агнесса перестала вертеться, пощупала лоб Маринки и уложила ее на диван.
— Может, ребенку успокоительное дать? — повернулась она к матери.
— Не надо мне успокоительного, — вскочила Маринка, — пойдем отсюда, девочки.
Мы попрощались и вышли на улицу.
— Переволновалась, бедненькая, — долетел до нас шепот портнихи.
До Маниного дома было рукой подать, и мы направились прямиком туда. Маринка села на скамейку под тутовым деревом, обняла ноги руками, спрятала лицо в колени и через плач, заикаясь, зашептала:
— Девочки, сил моих нет больше молчать. Сейчас вам расскажу. Знаете, что будет с Агнессой, когда она замуж выйдет?
— Что будет? — наклонились мы к ней.
— Она ляжет в постель со своим мужем, и он… и он… и он…
— Чего и он?
— И он… по-пи-са-ет на нееооооо!!!!!!! — забилась в истерике Маринка.
— Чегооооо????????? — вылупились мы.
— Ну, мне это Ритка по секрету сказала. Говорит — знаешь, откуда дети берутся? Я говорю — знаю, из живота мамы. А она говорит — знаешь, как они туда попадают? Я говорю — нет. А она говорит — для этого нужно, чтобы муж обнял жену и пописал на нее.
— Фууууууууууу, — закричали мы, — ужас какой, ужас какой! Фуууууууууу!!!!!
— Да врет эта твоя Ритка, — рассердилась Каринка, — врет она все, она же вруша!
— Я тоже так думала, поэтому пришла домой и спросила брата. А брат сначала посмеялся, а потом говорит — ну, в принципе, все пра-виль-ноооо!!!!!!!!!! А он же запретную книгу бакачи читал, он всеоооо знаееееет!
Мы с Манькой подумали и тоже заголосили.
— Дуры, — прокомментировала ситуацию Каринка.
— Что это за всемирный съезд плакальщиц? — раздался из кухонного окна голос Ба.
Мы обернулись. Маринка, как была вся зареванная, с задранными на скамеечку ногами и размазанными по лицу соплями, так и замерла. Потому что все дети нашего городка очень боялись Ба.
— Ну, у Мани, конечно, бабушка ваще грозная, — качали они головами, и при виде куда-то спешащей Ба быстренько переходили на другую сторону улицы. У всех в памяти еще жива была история, которая приключилась с мальчиком Рудиком. Рудик имел несчастье куда-то ехать на самокате, разогнался, отвлекся и врезался в Ба. Прямо в ту ее ногу, на которой были больные вены. Вот. А потом родители Рудика собирали по городу запчасти самоката, который разъяренная Ба мигом разобрала на щепки. Собрать самокат обратно они не смогли, но и к Ба идти с разборками побоялись. И остался Рудик без самоката на веки вечные.
Поэтому, когда Ба выглянула в кухонное окно, Маринка тут же попыталась превратиться в каменную статую. Любую другую бабушку, наверное, можно было провести таким приемом, но только не Ба. Ба высунулась в окно по самый пояс и сверлила нас своим фирменным взглядом из-под насупленных бровей. Мы вспотели. Рассказывать ей о том, что мы узнали у Маринки, было смерти подобно. С другой стороны, мы не были уверены, что она ничего не слышала. А врать Ба мы тоже не могли, потому что больнее всего нам попадало именно тогда, когда она ловила нас на лжи. Поэтому мы молчали, как воды в рот набрали, и только изредка осторожно выдыхали.
— Я долго буду ждать? — прогрохотала Ба.
— Это, — решилась Манька, — Ба, а ты знаешь Маринку?
— Ближе к делу, а то у меня там ореховое варенье на плите стоит, — отрезала Ба, — и если оно подгорит, то вам тогда точно несдобровать!
Маринка издала что-то вроде мемеканья и попыталась упасть в обморок.
И тогда Каринка решилась. Она была самой храброй девочкой в нашем коллективе и в безвыходных ситуациях ответственность всегда брала на себя.
Вот и сейчас сестра отважно шагнула вперед и прочистила горло:
— Ба, тут такое дело. Ритка из тридцать пятой сказала Маринке из тридцать восьмой, а ее брат сказал, что это так!
Мы скорбно закивали головами.
Казалось, Ба задумалась всеми своими выступающими из окна частями тела. Если кому-то когда-нибудь удавалось сбить ее с толку, то это был именно тот случай. Потом она хмыкнула и сказала:
— Стойте там, я сейчас отставлю варенье. И исчезла в окне.
Маринка громко икнула.
— Пойдем отсюда.
— Ты с ума сошла, — зашипели мы, — сиди на месте, а то потом хуже будет.
Через минуту Ба вышла во двор. Мы расступились полумесяцем, Маринка сделала попытку подняться, но ноги подкосились, и она, нащупав попой скамейку, снова села.
— Еще раз и с самого начала, — потребовала Ба.
— Так я же уже все сказала, — развела руками Каринка.
— Значит, не все, раз я тут, — не дрогнула Ба.
И нам пришлось, набрав в легкие побольше воздуха, рассказать все про Ритку, бакачу, Маринку, ее брата и откуда берутся дети. Когда мы сказали про пописать, Ба сначала рассмеялась, потом рассердилась, потом собрала наши уши в кулак и повела через город на квартиру к Ритке — разбираться с ее родителями. Люди уважительно расступались перед нашей скорбной процессией. Мы безропотно следовали за Ба на полусогнутых, потому что понимали: шаг вправо или влево — и ты уже на веки вечные останешься без уха. Или без скальпа.
Потом Ба позвонила в дверь тридцать пятой квартиры, и когда к нам вышла Риткина мама, то по ее лицу было видно, что ей очень хочется прямо сразу стать невидимкой. Но Ба не дала ей это сделать. Сначала она продемонстрировала Риткиной маме наши деформированные зудящие уши, потом сказала: «Ждите меня здесь», — вошла в дом и закрыла за собой дверь.
Потом на ругань Ба из соседнего подъезда прибежала моя мама и, увидев нас на пороге Риткиной квартиры, стала колотиться в дверь всем телом, чтобы как-то повлиять на дальнейшую судьбу без пяти минут сиротиночки Риты.
— Тетя Роза, — звала она в дверной глазок, — вы только откройте мне, я рядышком постою, ничего делать не буду и даже слова поперек не скажу.
А потом недели три Ритка не разговаривала с Маринкой и называла ее предательницей. А Маринка обижалась и говорила, что некоторые секреты нужно держать при себе, тем более если в них ни капли правды.
А через два дня мы гуляли на свадьбе Агнессы, бежали как ошпаренные перед свадебным кортежем, тормозили его красной шелковой лентой и требовали выкуп. И громче всех орали, когда Агнесса с ее мужем разбили вдребезги на пороге дома тарелки. На счастье.
Мы с Каринкой красовались в новеньких туфельках, которые нам привез из командировки папа. Туфельки были белые, с серебристой застежкой, на небольшом каблучке, и такие красивые, что даже Каринка отступила от своих принципов и одобрила такой «принцессин» аксессуар.
Папа и Манюне привез такие туфли. Но Манька их на свадьбу не надела. Просто она проспала в них всю предыдущую ночь. На радостях. Естественно, Манины ножки отекли, и туфельки категорически отказывались натягиваться на ступни.
Сначала Манька расстроилась, но потом нашла выход. Она надела свои истоптанные красные босоножки, а новые туфли положила в целлофановый пакет и взяла с собой на свадьбу. И не расставалась с ними ни на минуту. Бежала с пакетом впереди свадебного кортежа, сидела с ним в обнимку за столом. Если кто-то из гостей хвалил нашу обувь, Манька тут же доставала из пакета свою пару и пыталась надеть ее у опешившего гостя на глазах.
— Видите? — говорила она. — Не налезают. А почему? А потому что я в них всю ночь проспала!
