Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями — Сельма Лагерлеф

Глава 16. Удачник и неудачник

После первых же ночных заморозков Акка Кебнекайсе велела всем готовиться к отлету.

Теперь стая была почти втрое больше, чем весной.

Двадцать два гусенка должны были совершить свой первый перелет.

Накануне дня, назначенного для отправки в дальний путь, Акка устроила гусятам экзамен. Сперва каждый в отдельности показывал свое искусство, потом все вместе. Это было очень трудно: надо разом взлететь и в строгом порядке построиться треугольником.

Десять раз Акка заставляла гусят подняться и спуститься, пока они не научились держать расстояние, не налетать друг на друга и не отставать.

На следующий день на рассвете стая покинула Серые скалы. Впереди летела Акка Кебнекайсе, а за нею двумя ровными расходящимися линиями тянулась вся стая — восемнадцать гусей справа и восемнадцать гусей слева мерно взмахивали крыльями.

Нильс, как всегда, сидел верхом на Мартине. Время от времени он оборачивался назад, чтобы пересчитать гусят, — не отстал ли кто? Все ли на месте?

Гусята старались изо всех сил.

Они отчаянно били крыльями по воздуху и покрикивали друг на друга:

— Держись правее!

— Куда ты вылез?

— Ты мой хвост задеваешь!

Один только Юкси был всем недоволен. Не прошло и часа, как он жалобно запищал — Акка Кебнекайсе! Акка Кебнекайсе! У меня крылья устали!

— Ничего, отдохнешь ночью! — крикнула Акка. Но Юкси не унимался.

— Не хочу ночью, хочу сейчас! — пищал он.

— Молчи, молчи! — зашипел на него Мартин. — Ты же самый старший! Как тебе не стыдно!

Юкси стало стыдно, и он замолчал. Но через час он опять забыл, что он старший, и опять поднял писк:

— Акка Кебнекайсе! Акка Кебнекайсе! Я хочу есть!

— Подожди! — крикнула Акка. — Придет время, все будут есть и ты поешь.

— Не хочу ждать, хочу сейчас! — пищал Юкси.

— Не позорь родителей, — зашипели Мартин и Марта. — Вот дождешься, что Акка выгонит тебя из стаи. Что ты тогда будешь делать? Пропадешь ведь один.

Юкси и сам знал, что пропадет, и замолчал. Одна за другой уходили назад снежные горы.

— Смотрите и запоминайте! — говорила Акка гусятам. — Эта гора называется Сарьечокко, а рядом — Порсочокко. Вот тот водопад называется Зьофаль, а этот Ристо. А горное озеро под нами.

Но тут гусята взмолились.

— Акка! Акка! — закричали они. — У нас в голове не помещается столько названий. Они такие трудные.

— Ничего, — ответила Акка. — Чем больше вбивать в ваши головы, тем больше в них останется места!

— А как называется вон та гора, самая высокая? — спросил Нильс.

— Она называется: Ке-бне-кайсе! — торжественно произнесла старая гусыня.

«Ах, вот оно что! — подумал Нильс. — Верно, Акка родилась тут. Потому она и зовется — Акка Кебнекайсе. Ну, конечно же, такая замечательная гусыня, как наша Акка, и родиться должна была не где-нибудь, а у самой высокой горы!»

И Нильс с еще большим уважением посмотрел через головы гусей на предводительницу стаи.

Лопари тоже уходили на зиму подальше от суровых гор. Нильс видел, как они спускаются вниз целыми стойбищами, с оленьими стадами, с домашним скарбом. Даже дома с собой забирают.

Нильс смотрел во все глаза — может, где-нибудь в толпе кочевников идет девочка, которая угостила его лепешкой? Неужели он так и не попрощается с ней?

Но стая летела слишком высоко и слишком быстро. Где же тут разглядеть маленькую лопарку!

«Ну, если уж с ней нельзя попрощаться, так попрощаюсь со всей Лапландией», — подумал Нильс.

И он громко запел:

— Лаплан-Лаплан-Лапландия, Ты все еще видна! Прощай, прощай, Лапландия, Чудесная страна!

Принес меня в Лапландию Домашний белый гусь, И, может быть, в Лапландию Я снова возвращусь.

Вот и совсем ушли горы.

Снова, как весной, кланяются гусям березки — кивают головой, машут ветвями, что-то шепчут. Они дальше всех провожали стаю на север и теперь первые встречают ее.

Стая летела на юг тем же путем, каким весной летела на север.

«Тут я потерял башмачок, — вспоминал Нильс. — Как на меня Мартин сердился! А ведь не потеряй я башмачок, Мартин не нашел бы Марту!..»

«А где-то здесь мои медведи живут. Вот бы посмотреть на Мурре и Брумме, какие они теперь стали. Их мурлила, верно, и управиться не может со своими сыночками.»

«А здесь Бронзовый должен стоять. Да вон он и стоит! Совсем позеленел от злости. Жаль, Деревянного больше нет. Бедный добрый Розенбум!»

Нильс даже вздохнул, вспомнив своего деревянного друга.

«А где же мы теперь летим?»

Этого места Нильс никак не мог припомнить.

Тут было все, что только можно пожелать, как будто здесь была собрана красота всей страны. Леса принесли сюда свой зеленый наряд, реки протянули свои притоки, долины наградили зелеными лугами, низины расстелили ковры изо мха и папоротника, море украсило шхерами и фиордами, горные склоны поделились скалами и плоскогорьями, а поля одарили плодородными пашнями.

Здесь, в этом удивительном краю, где сошлись юг и север, запад и восток, стая Акки Кебнекайсе устроила привал.

Кто хотел — шлепал по болоту; кто хотел — плескался рядом в речке; кому нравилось — гулял по лесу. Все тут было под боком.

Нильс сидел на лесной опушке под корнями сосны и маленькой палочкой разгребал опавшую хвою.

Над головой у него с ветки на ветку перепрыгнула белка и бросила ему орешек.

Зайчонок проскакал мимо и положил у его ног морковку.

Из кустов выбежал еж и остановился перед Нильсом. Он ощетинился всеми своими иглами, и на кончике каждой иглы у него была насажена спелая брусничина.

«Вот сколько у меня друзей!» — подумал Нильс.

А помочь его беде никто не мог.

Вдруг Нильс услышал знакомый каркающий голос:

— Здр-р-равствуй! Здр-р-равствуй! Здр-р-равствуй! Нильс поднял голову. Да это Фумле-Друмле! Атаман вороньей шайки!

— Р-р-разыскал-таки тебя! — выкрикивал Фумле-Друмле, хлопая крыльями. — Кр-р-ружил по небу, кр-р-ружил и р-р-разыскал.

Наконец Фумле-Друмле сел около Нильса.

— Мы с тобой стар-р-рые др-р-рузья, — сказал Фумле-Друмле, — а др-р-рузья др-р-руг др-р-руга выр-р-ручают. Я уж постар-р-рался, р-р-разузнал, как тебе в человека пр-р-ревр-р-ратиться!..

Нильс ничего не ответил.

— Что ж ты не р-р-радуешься? — каркнул ворон. Нильс опять ничего не ответил. Потом вздохнул и тихонько забормотал:

— Стань передо мной, Как мышь перед горой, Как снежинка перед тучей, Как ступенька перед кручей, Как звезда перед луной.

Бурум-шурум, Шалты-балты. Кто ты? Кто я? Был — я, стал — ты.

— Ты откуда это знаешь? — спросил Фумле-Друмле, и глаза у него засверкали от обиды, что не он первый открыл эту тайну Нильсу.

— Мне орел Горго сказал, — ответил Нильс. — Да что толку знать? Все равно мне некому спеть эту колдовскую песенку.

— Твой Гор-р-го дур-рень, — каркнул Фумле-Друмле. — А вот я тебе по-настоящему помогу. Я уже р-р-разыскал того, кто р-р-рад с тобой поменяться.

— Правда, Фумле-Друмле? Неужели правда? — воскликнул Нильс. — Кто же это? Кто?

— Не тор-р-ропись. Узнаешь, когда пр-р-ридет вр-р-ремя, — сказал Фумле-Друмле. — Забир-р-райся на меня. И Фумле-Друмле подставил Нильсу свое крыло. Нильс, как по мосткам, взбежал к Фумле-Друмле на спину, и они полетели.

— Мартин! Мартин! Акка! Подождите меня! Я вернусь! — успел крикнуть Нильс.

Все гуси с удивлением смотрели ему вслед, но Нильс был уже далеко.

Скоро он увидел островерхие крутые крыши старинного города Упсала.

Фумле-Друмле покружил над домами и наконец сел на крышу, которая ему почему-то приглянулась. Ветер перекатывал по черепицам обрывок бумаги. Через окошко маленькой мансарды была видна комнатка.

У стола сидел юноша и, не отрывая глаз, смотрел, как ветер треплет бумажный листок.

— Опять этот ворон! — сказал юноша, когда Фумле-Друмле опустился на крышу. — Ну что ему от меня надо? Какую еще беду мне накаркает?

«Верно, одна беда с ним уже случилась», — подумал Нильс.

И Нильс угадал.

Беда началась вот с чего.

Жили в городе Упсала два студента.

Одному во всем везло. Так крепко сдружилась с ним удача, что никогда его не оставляла, — что бы он ни задумал, за какое бы дело ни взялся. Вот и был он всегда весел, всегда доволен, со всеми приветлив. За то и его все любили. Экзаменаторы не скупились для него на пятерки, товарищи души в нем не чаяли, и жилось ему на свете легче легкого.

Его так и называли — Удачник. Да к нему никакое другое имя и не подходило! Он даже сам позабыл, как его звали отец с матерью.

А другой студент был нелюдимый, незаметный, беда за ним так и ходила следом, ни на шаг его не отпускала. От людей он прятался, да и с ним никто не дружил. Товарищи даже имени его не знали, а просто называли его Неудачник. Да и какое другое имя можно было ему дать!

И вот однажды, когда Удачник, весело напевая, собрался идти сдавать последний экзамен, дверь отворилась, и вошел Неудачник. В руках у него был какой-то объемистый сверток.

— Я пришел к тебе с просьбой, — робко сказал он Удачнику. — Целых пять лет я трудился над одним сочинением и вот теперь кончил его. Я и сам не знаю, что у меня получилось. Но твоему слову поверю.

Удачник сказал:

— Давай, я прочту.

И подумал про себя: «Вот как все меня любят. Даже этот нелюдим пришел ко мне».

А Неудачник протянул ему сверток и сказал:

— Мне очень стыдно давать тебе такую мазню, но у меня нет денег, чтобы нанять переписчика. Да, по правде сказать, я боюсь отдать кому-нибудь мое сочинение. Ведь если его потеряют — вся моя работа пропала.

— Ты можешь не тревожиться, — сказал Удачник, — у меня не пропадет ни один листок.

Неудачник ушел. А Удачник выглянул в окно, чтобы посмотреть на башенные часы. До экзамена времени оставалось еще много, знал он все назубок, делать пока нечего, и он решил посмотреть, что за сочинение принес ему Неудачник.

Он развязал сверток. Перед ним лежала груда листков, исписанных вдоль и поперек.

На первой странице крупными буквами было выведено:

«История города Упсала».

«И про что ото он мог столько написать?» — подумал Удачник.

Он прочел одну страницу, вторую, третью и забыл обо всем на свете, сидя над этими истрепанными листками.

Каждый день проходил он мимо городского собора и ничего не знает о нем.

А теперь этот собор словно ожил. Ожили короли, погребенные под его каменными плитами. Ожили люди, которые его построили, хоть и прошло с тех пор немало веков.

Без этого собора нельзя было даже представить себе города. Да разве могло что-нибудь случиться с этой каменной громадой? А ведь когда-то собор был разрушен пожаром. Удачнику почудилось, что со страницы рукописи, над которой он склонился, несется тревожный набат и встает огненное зарево.

И библиотеку, в которую Удачник ходил чуть не каждый день, он увидел как будто первый раз в жизни. Из каких только стран сюда не попадали книги, в переплетах из кожи и резного дерева, с застежками и без застежек!

Каждый год, в феврале, он бродил по ярмарке и покупал в лавках всякие безделицы. А ведь ярмарка эта могла бы уже в трехсотый раз отпраздновать свой день рождения. И Удачнику, пока он переворачивал страницы, казалось, что он сам поет и пляшет вместе с веселой толпой в старинных одеждах на самой первой ярмарке, которая шумела здесь ровно триста лет тому назад.

Только бой башенных часов заставил его вспомнить, что ему пора собираться на экзамен.

Удачник вскочил, бросился в чуланчик, где висел его самый лучший костюм, потом в прихожую — там стояли его новые ботинки, снова вбежал в комнату за своей студенческой шапкой.., и вдруг остановился на пороге как вкопанный.

Пока он суетился и бегал взад-вперед, ветер распахнул окно, перепутал, переметал все листки рукописи и понес их над крышей.

Забыв про свой парадный костюм, Удачник бросился догонять ветер. Хорошо еще, что его комната была на самом чердаке! Он перемахнул через подоконник и был уже на крыше.

А ветер словно смеялся над бедным Удачником: то подбросит листки, то закружит, а то вдруг дунет, да так, что белая бумажная стая разлетится во все стороны.

Удачник прямо из сил выбился, а поймал только два или три обрывка.

Чуть не плача, вернулся он в свою комнату, И вдруг прямо против его окна на крышу уселся ворон — огромный, черный, глаза злые, хитрые. Сел и закаркал.

У неудачливого Удачника совсем упало сердце.

Ведь ворон каркает не к добру. Одна беда уже свалилась на него. А за первой и вторая нагрянет.

Так и случилось.

Он чуть не опоздал на экзамен. На все вопросы отвечал невпопад, и кончилось дело тем, что он получил двойку.

Медленно брел несчастный Удачник домой.

А Неудачник уже поджидал его у ворот.

— Ты еще не прочел? — спросил он с тревогой.

— Мне не до тебя было, я готовился к экзамену. Не все ведь такие бездельники, как ты, — сказал Удачник.

Он нарочно говорил так грубо, чтобы поскорее избавиться от товарища. Как он скажет ему, что случилась такая беда, какой даже этот Неудачник никогда не знал?

А Неудачник подумал: «Наверное, мое сочинение никуда не годится, вот он со мной и не хочет разговаривать. Нет, ни в чем, видно, нет мне удачи!»

На другой день, чуть только злосчастный Удачник вышел из дому, ему повстречался Неудачник.

— Ты что подстерегаешь меня? — сердито сказал Удачник. — Когда прочитаю, сам к тебе приду, а ходить за мной следом — нечего.

— Нет, нет, я не тороплю тебя. Я только вот что хотел сказать, — робко проговорил Неудачник, — если ты увидишь, что мое сочинение никуда не годится, ты можешь выбросить его или сжечь.

Удачник ничего не ответил и прошел мимо. А Неудачник теперь не сомневался, что вся его работа была пустой потерей времени.

«И говорить-то о ней — только время терять!» — со стыдом подумал Неудачник.

На третий день Удачник совсем не выходил из дому. Слова, сказанные Неудачником, не переставали звучать у него в ушах: «Если ты увидишь, что мое сочинение никуда не годится, ты можешь выбросить его или сжечь.» А если сказать, что я так и сделал?.. Никто ничего не узнает. И сам Неудачник не узнает.»

Весь день он ходил из угла в угол по своей комнате, и каждый раз, когда поднимал голову, он видел ворона, который неподвижно сидел против его окна.

— Ах, какой я несчастный, какой несчастный! — громко воскликнул Удачник. — Мухе и той живется лучше, чем мне! Вот если бы стать мухой! Или кузнечиком. Ком угодно, только бы избавиться от беды.

— Кар-р-р! Кар-р-р! — закричал вдруг ворон и, тяжело взмахивая крыльями, полетел прочь.

Прошел еще один день, а несчастный Удачник не мог ни на что решиться.

«Нет, лучше всего сказать правду, — думал он. — Но ведь этот Неудачник не поверит мне. Он непременно решит, что я только из жалости хвалю его сочинение, а что на самом деле — оно никуда не годится, и я сжег его. И что историю про ветер я просто выдумал. А если он даже поверит — так будет еще хуже. Ведь его труд, который мог бы прославить его, погиб навсегда. Так, может быть, лучше ему думать, что его сочинение только того и стоило, чтобы его сожгли? Но как же я скажу это?.. Ах, что же мне делать? Что делать?» — думал в отчаянии Удачник.

И мысли его бежали по тому же самому кругу. Обмануть — нельзя. Сказать правду — невозможно. Не поверит ему товарищ — плохо. Поверит — еще того хуже.

Он метался по комнате, как зверь в клетке, то садился, то вскакивал, то снова садился и ничего не видящими глазами глядел в окно.

Под вечер он услышал скрипучее карканье.

— Опять этот ворон! — с тоской сказал Удачник. — Ну что ему от меня надо! Какую еще беду он мне накаркает!

А ворон взлетел на самый подоконник, и со спины его — прямо на стол — соскочил маленький, точно игрушечный, человечек.

Удачник так удивился, что на минуту забыл о всех своих неудачах.

— Эй! Кто ты такой? Может, ты гном? Но ведь гномы бывают только в сказках!

— Если бы только в сказках! — тихо сказал Нильс, вздыхая. — Я ведь был человек как человек, вот такой, как ты, только мальчик. А настоящий гном заколдовал меня. С тех пор я так и живу — не то человек, не то непонятно что.

— Да где ж ты живешь? — спросил Удачник.

— А я с птицами живу. Меня гусиная стая к себе взяла.

— Какой ты счастливый, — воскликнул Удачник. — Ах, если б я мог стать таким, как ты! Если бы и меня унесли отсюда перелетные птицы!

Тут ворон, который до сих пор молчал, подтолкнул Нильса крылом и радостно каркнул:

— Говор-р-ри! Говор-р-ри! Скор-р-рей говор-р-ри! «Вот оно что! Вот зачем Фумле-Друмле принес меня сюда! — подумал Нильс. — Неужели я сейчас снова стану человеком!..»

Он открыл рот и, замирая от волнения, начал:

— Стань передо мной, Как мышь перед горой.

И вдруг замолчал. Как будто забыл все колдовские слова.

— Говор-р-ри! Говор-р-ри дальше! — закаркал Фумле-Друмле.

Но Нильс только отмахнулся от него.

А Удачник, который ни о чем и не подозревал, наклонился над Нильсом и сказал:

— Ну, говори же, говори дальше! Я никогда не слышал таких стишков!

— И хорошо, что не слышал, — сказал Нильс.

— Дур-р-рак! Дур-р-рак! — закаркал Фумле-Друмле.

— Помолчи! — прикрикнул на ворона Нильс. Потом снова повернулся к Удачнику и спросил:

— А ты почему хочешь стать таким, как я?

— Потому что я самый несчастный человек на свете! — воскликнул Удачник.

— Ты только послушай, что со мной случилось.

И он рассказал Нильсу, ничего не утаивая, о своей беде.

— Да, тут рад будешь на край света улететь, — согласился Нильс. — Но ведь Неудачнику-то от этого не станет легче!.. Послушай, я, кажется, смогу помочь твоему горю.

Он подбежал к ворону и стал что-то шептать ему на ухо.

— Дур-р-рак! Дур-р-рак! — закаркал в ответ ему Фумле-Друмле.

А Нильс все уговаривал и уговаривал ворона. Потом забрался к нему на спину, и они улетели — ворон и маленький человечек.

— Что это? — пробормотал Удачник, тряхнув головой. — Наверное, я спал и мне приснился сон?

Пока он раздумывал над этим, кто-то бросил в его окно несколько листков пропавшей рукописи.

И перед Удачником мелькнули черные вороньи крылья.

Весь вечер, до поздней ночи, собирал Нильс и Фумле-Друмле развеянные ветром листы и листок за листком приносили Удачнику. Они подбирали их на крышах и чердаках, па ветках деревьев и на дорожках сада, среди мусорной свалки и па колокольне собора. Куда только не заглядывали ворон и мальчик!

Одну страничку Нильс вытащил из собачьей будки. Фумле-Друмле вырвал какой-то исписанный листок прямо из рук торговца, когда тот свертывал из него кулек для орехов.

А счастливый Удачник расправлял, разглаживал каждую страницу и складывал их по порядку.

— Вот все и на месте! — сказал он наконец — Спасибо тебе, маленький человечек! И тебе спасибо, ворон! Я думал, ты мне беду накаркаешь, а ты мне вот какое счастье принес!

Он схватил рукопись и, несмотря па поздний час, побежал к Неудачнику. Пусть и счастливый Неудачник порадуется своей удаче!

Фумле-Друмле и Нильс остались одни на крыше.

— Ну что ж, надо возвращаться восвояси, — сказал ворон Нильсу. — Прозевал свое счастье, на себя и пеняй.

— Да ты не сердись, Фумле-Друмле, — сказал Нильс. — Очень уж мне стало жалко и Удачника и Неудачника.